Ляля
Кандаурова
Кандаурова
«Музыка — это больше, чем разговор о сильных чувствах»
Как, с вашей точки зрения, прошел весенний «Марабу»?
Весенний лагерь был для меня совершенно неординарным, в том числе потому, что это был мой первый опыт взаимодействия со школьниками — раньше я читала свои курсы только взрослым. Я была готова адаптировать свои лекции для детского восприятия, и меня поразило, что этого почти не понадобилось делать, разве что добавить больше интерактива и игры. А упрощать или редуцировать материал, который я хотела дать, не пришлось. Для меня это послужило свидетельством двух вещей. Во-первых, такая, казалось бы, не самая очевидная вещь, как духовная музыка XVI века может быть по-настоящему доходчивой и интересной, а во-вторых, дети, которые приезжают в Марабу, в самом деле очень особенные, это дети готовые и по-настоящему жаждущие получать информацию по взрослой, университетской модели, когда ты учишься не потому, что пришел на урок и слушаешь что-то, борясь с сонливостью. Напротив, ты занимаешь активную позицию, ты ориентирован на обучение, на взятие информации.
При этом нужно сказать, что мы не производим отбора детей, мы никого не отсеиваем на подходе. Так что наши дети особенные ровно потому, что все дети — особенные.
Но ведь какой-то отбор все равно происходит, когда и родители хотят послать детей учиться, и дети, услышав, что их ждет по шесть часов занятий каждый день, хотят поехать. Да и вообще, если изначально дети едут в лагерь, чтобы на каникулах обсуждать Ренессанс, это особая категория детей.
Наверное. Но с другой стороны, мы твердо знаем, что групповое общение влияет на подростков. То есть любые дети, когда они приезжают в «Марабу» и попадают в уже существующую атмосферу, так или иначе в это вовлекаются и подтягиваются.
Работает еще искренность и удовольствие, с которыми ты говоришь о своем предмете, как ни банально. Сейчас я много думаю о том, чем я буду заниматься с детьми летом. Я сама наиболее увлеченно отношусь к музыке немецкого романтизма, поэтому мне бы хотелось поговорить именно о ней. На мой взгляд, это примерно 70 лет вообще лучшей на свете музыки, которая сложно устроена и говорит о сложном, но при этом легко нравится: в ней есть сильный эмоциональный компонент на самой поверхности, приманка, как у цветка для пчел.
Речь пойдет именно о немецком романтизме?
Вообще романтизм — явление, присущее немецкоязычной культуре, ею сформулированное в своем самом чистом, «хрестоматийном» виде. Если мы возьмем, например, русскую музыку, то увидим, что как раз в тот момент, когда в Германии писались абсолютно романтические произведения, у нас был период очень основательной, тенденциозно-исторической музыки, преимущественно оперной: Глинка, чуть позже — «могучая кучка»: фундаментальные полотна, эпос, рефлексия на тему истории, народности, русскости и так далее. Свой инструментальный романтизм у нас чуть-чуть запоздал — это Чайковский, Рахманинов и, как ни странно, Скрябин.
Скрябин?
Да, Скрябин часто ассоциируется с символизмом, воспринимается как экстракт упадочной красоты Серебряного века. Однако на самом деле он очень далеко и последовательно ушедший романтик. То есть русский романтизм часто принимает иные формы, нежели европейский, а также постоянно обсуждает и обдумывает его. Все это крайне интересно посравнивать: если послушать — даже без всяких комментариев — какую-то квинтэссенсно-романтическую немецкую музыку вроде Шумана, а потом — Чайковского, вы тотчас скажете, где что. Но что же это за «русскость», которая бросается в уши, откуда она взялась, насколько ей можно верить? Например, многие вещи, которые мы стереотипно воспринимаем как русские у того же Чайковского, родом из атмосферы городского романса, который композиторы-кучкисты, например, назвали бы псевдорусским музыкальным пластом. То есть это большая тема, и куда менее очевидная, чем кажется.
Это все очень интересно, потому что одна из сверхзадач «Марабу» — рефлексия на тему русскости, на тему многообразия связей России и всего мира, в частности России и Европы. Нам кажется, это важно как для детей, которые приезжают из России, так и для русскоязычных детей, живущих за границей. Такие поиски ответа на вопрос «Мы — русские, что это означает?».
Ну вот, мы как раз попробуем, говоря о музыке романтизма, этой темы коснуться, поговорим про то, что русский 19 век черпал не только и не столько из немецкой музыки; но также, что мне очень важно, поговорим о том, насколько романтическая музыка больше, чем просто разговор о сильных чувствах. С нее хорошо начинать свою дорогу к серьезным вещам: с удовольствием покупаешься на то, что она про любовь, про переживания, про разные пронзительные вещи. Но повторюсь, затем она уводит в действительно тонкие и сложные дали, куда мне никогда ни с какой другой помощью не удавалось попасть.