Александр
Гаврилов
Гаврилов
"Я готов ко всему!"
Вы сформулировали тему своей программы как «Зачем нам врут писатели?». Что это значит?
Моя мысль довольно проста: чтение литературы — это не дорога с односторонним движением, а что-то вроде старой компьютерной игры-бродилки. В них была такая штука, которая называется секретики — всякие скрытые уровни и бонусы. Сначала ты долго и бесцельно бродишь по бесконечным коридорам, а потом вдруг оказывается, что за какой-то случайно отодвинутой портьерой в старом замке тебя ждут ценные объекты и удивительные приключения. Чтение литературы устроено примерно таким же образом.
Если ты достаточно внимательно бродишь по выстроенному хорошим писателем пространству, ты непременно найдешь эти секретики. Но для этого необходим специальный аппарат. Нужно, с одной стороны, читать художественные тексты с огромной степенью доверия автору, а с другой стороны, с огромным недоверием, перепроверяя каждое слово, задавая себе бесконечный вопрос «Зачем оно здесь стоит?».
Если ты ухитряешься в рамках той медитативной практики, которую мы, европейцы, называем чтением, сохранять гармонию этого доверия и недоверия, ты видишь в сто раз больше, чем человек, который просто пробегает книжку насквозь. Сам я таким чтением занимаюсь примерно всю жизнь, и, собственно, этому я и собираюсь учить детей в «Марабу».
Такое вдумчивое чтение, о котором вы говорите, предполагает очень хорошее владение русским языком. Специфика Умного лагеря такова, что в него попадают дети с очень разным русским. В том числе и такие, которые, к примеру, что-то понимают, а говорят уже совсем плохо или вообще почти не говорят. Не будет ли им слишком трудно?
Я в последнее время вообще очень много смотрю на русских (и детей, и взрослых), живущих за границей, и вижу, как складываются какие-то местные разновидности русского языка. Например, у жителей Израиля — свой, в Америке — свой, в Германии — свой. Есть и международная разновидность, для которой я придумал название «бабушкин русский». Это такой язык, в котором есть слова «курочка» и «кушать», но нет слов «синхрофазотрон» и «метафизика». Поэтому мне кажется очень важным дать детям в «Марабу» почувствовать реальные возможности настоящего, большого русского языка. При этом, разумеется, я не хочу, чтобы они бились головой о стенку, такие вещи просто не работают. Для каждого ребенка я буду стараться подбирать задачи сообразно его текущему владению русским, но так, чтобы было понятно, какие возможности откроются на новом уровне. Тогда совершенствование русского языка станет для него привлекательным занятием.
К огромному моему сожалению, то падение уровня владения родным языком, которое мы видим в русской диаспоре, в большой степени связано с тем, что ни родители, ни тем более дети, не обсуждают между собой те широкие возможности, которые открывает перед нами русский (а иногда и вовсе не видят их). Эта ситуация напоминает мне об одном моем приятеле, который занимается букинистикой. Он говорит, что букинистика — это в чистом виде кладоискательство. Ты покупаешь огромную библиотеку в надежде на то, что в ней окажутся одна-две книги, которые окупят приобретение всех остальных, не стоящих даже той бумаги, на которой они напечатаны.
И эта надежда очень часто оправдывается, поскольку таких удивительных, уникальных книг в московских библиотеках, продаваемых за бесценок, по его словам, очень много. «Несколько раз, — говорит он, — мы в режиме “отдам книги за самовывоз” забирали библиотеки, стоимость которых существенно превосходила стоимость освобождаемой жилплощади». Но об этом наследники не догадываются. Как использовать квартиру, они знают: там можно поставить холодильник, телевизор и смотреть сериалы. А как использовать библиотеку или хотя бы как ее продать, они не знают. Вот у меня иногда при общении с русской диаспорой возникает ощущение, что это люди, которые не знают, что им делать с доставшейся по наследству русской культурой. Просто потому, что никогда об этом не задумывались. Если мне удастся кого-нибудь из участников «Марабу» убедить задуматься на эту тему, я буду считать, что я большой молодец.
Вы не только преподавали в школе, но и в принципе участвуете в самых разных детских мероприятиях. Как вы думаете, есть ли какое-то принципиальное отличие или, быть может, даже преимущество именно у формата образовательного лагеря?
Поскольку я профессиональный учитель (в том смысле, что я выпустился из педагогического института со специальностью «учитель русского языка и литературы»), разумеется, у меня были и стажировки в лагерях, тогда еще пионерских. У меня сложилось впечатление, что детский лагерь — это пространство, которое ни на что не похоже. Люди на какой-то (пусть даже очень короткий) период оказываются вырваны из своей привычной жизни и коллективно погружены в пространство, где нужно с нуля выстраивать новую жизнь. Как в восточных сказках, когда джинны предлагают построить город в одну ночь.
Кроме того, у участников лагерей возникает особое чувство бивуачного братства, когда совершенно чужие люди (вы вчера познакомились, а через десять дней расстанетесь, возможно, навсегда) становятся тебе очень близки. И в интеллектуальном смысле это тоже очень продуктивная среда, хотя, понятно, что она чревата и конфликтами. В общем, я считаю, что это очень полезный опыт для детей. При этом я — как преподаватель — не могу сказать, что я готов к тому, что встречу в «Марабу». Я просто готов абсолютно ко всему. Это такое состояние, хорошо знакомое родителям маленьких детей: когда утром ты просыпаешься (хорошо, если сам, а не от того, что по тебе прыгают) и должен быть готов к чему угодно.
Может быть, вас сегодня ждут огромные интеллектуальные открытия, может быть, ребенок будет рыдать весь день, а может быть, он вообще подхватит желудочный грипп, его до ночи будет тошнить. Но в любом случае это будет насыщенная совместная жизнь. Вот с таким настроением я и собираюсь ехать в Умный лагерь.